16.09.2020

Я родился 14 сентября 1923 года в городе Харькове на Украине. Отец, Осипов Сергей Николаевич, воевал в Первую мировую, был в австро-венгерском плену, дваж­ды бежал. Его ловили, пытали, со второй попытки удалось бежать. В память о плене и побеге оста­лась красиво изданная венгерская книга стихо­творений Шандора Пётефи, которая хранилась в семейном сундуке. Я часто её рассматривал.

Игорь Сергеевич Осипов в молодости

Отец был партийным работником. В 1923 году его подстрелили кулаки в период продналога. От тяжёлого ранения он вскоре скончался. Мать учительствовала, заболела и вышла на пенсию.

У меня был отчим — Анатолий Петрович Щур, прекрасный человек. Но я всегда помнил о родном отце. В семье остались его военные реликвии. В сундуке хранились его будёновка, комиссарская шинель с «разгово­рами» и нарукавной звездой. Малышом из ши­нели я сооружал палатку, водружал будёновку на голову. Отец был комиссаром, ар­мейским политработником и честно прошёл Гражданскую войну. Я гордился отцом.

Благодарен я и отчиму, который вместе с мамой вырастил и воспитал меня. Он был работником облнаробраза, работал и в ко­лонии для несовершеннолетних правонарушителей имени Максима Горького. Колония располагалась в бывшем Куряжском монастыре недалеко от моего родного Харькова — крупного индустриального, про­мышленного центра, первой столицы советской Украины, центра науки, культуры, студенчества. Я любил свой город.

Мой отчим вместе с отцом моей будущей жены Зелениным Яковом Ивановичем работал ряд лет в этой колонии после выдающегося педагога, писателя Антона Семёновича Макаренко, од­ного из основателей советской системы перевоспитания несовершеннолет­них преступников. Макаренко буквально выжили из этой колонии формалисты-«педологи», обвинив в «военизации воспитания». Он сразу же был приглашён чекистами на пост директора коммуны имени Ф. Э. Дзержинского. Эта знаме­нитая коммуна для несовершеннолетних процветала под шефством НКВД. Здесь была заложена богатая учебно-производственная база, совершен­ствовалась технология, было освоено производство фотоаппаратов «ФЭД», точного измерительного инструмента. Макаренко вложил немало сил в раз­витие коммуны. Она гордилась своими воспитанниками и выпускниками.

Шефом Куряжской колонии стал ещё при Макаренко наш великий писа­тель — Алексей Максимович Пешков (Максим Горький). Директором коло­нии стал Яков Иванович Зеленин. Он сообщал ему об успехах в работе колонии. Письмо Горького колонистам опубликовано в 30-м томе полного собрания сочинений писателя. Колония носила имя Максима Горького, ром­бик с эмблемой КМГ красовался на парадных костюмах колонистов.

В Харькове на государственных празднествах, после военных парадов, шествие трудящихся всегда открывали колонны коммунаров-дзержинцев в парад­ных белых костюмах с эмблемой «ФЭД» и колонистов в синих костюмах с эмблемой «КМГ». Колонны шли в строгом парадном строю со своими оркестрами. Отли­вавшие не медью, а серебром, инструменты духового оркестра горьковцев были подарком писателя, как и набор инструментов для струнного оркестра.

Максим Горький с сыном посетил колонию, знакомился со столярным, инструментальным, швейным, сельскохозяйственным производством, слу­шал концерт, общался с ребятами и девчатами. Был растроган общением до слёз. Это был звёздный час колонии и дань памяти А. С. Макаренко, осно­вателю её традиций.

В зале библиотеки колонии регулярно обновлялась стенная газета, длин­ная лента которой талантливо оформлялась воспитанником-художником Череповым. Её главный девиз был общим интернациональным призывом к пролетариям всех стран, но он дополнялся и своим, специфическим: «Кто был "на дне" — равняйсь по Горькому!».

Максим Горький с воспитанниками Куряжской колонии

Колония, развивая производство, прилично зарабатывала на своё существование. Летом ребят выво­зили на море в Алушту, в Крым, где арендовали в дни летних каникул шко­лу. Вся Алушта выходила к маршу под оркестр колонны колонистов к морю. Охотно посещались концерты оркестра и самодеятельности.

Талантливый Черепов поручил в Крыму младшим колонистам сбор цвет­ной морской гальки и выложил красочный портрет М. Горького у флагшто­ка, где проходила утренняя линейка и подъём флага.

Мальчишкой я тесно общался с воспитанниками колонии. Был «подшефным» старше­го, «музыкального» отряда. Там вырастали отличные музыканты. Капельмейстер был хорошо образованным музыкальным руководителем. Оркестр колонии давал концерты классической музыки. После выпуска музыканты поступа­ли на работу в музыкальные оркестры харьковских театров, в консервато­рию. Один из выпускников колонии, гобоист Пётр Дашевский, стал солистом оркестра Харьковского оперного театра.

Меня, дошкольника, уважали воспитанники «музыкального» отряда. Года в четыре я хорошо читал, часто приносил с собой журналы «Вокруг света», «Всемирный следопыт», читал колонистам фантастические рассказы Александра Беляева или приключенческие рассказы. Они отно­сились ко мне с некоторым пиететом и по-своему оберегали, в том числе и от «солёных» выражений.

Младшие колонисты частенько обращались ко мне. В то время среди них очень популярно было разное оружие: пугачи, пистолеты «монтекристо», кустарные поделки. Конечно, иметь любое оружие запрещалось, воспита­тели отбирали его и отдавали моему отчиму. Отчим преподавал и был за­местителем директора колонии по учебно-воспитательной работе. Всё это «вооружение» он хранил в ящике под кроватью. Этот «арсенал» был мне хорошо зна­ком. Поступали регулярно «заказы»: вернуть что-то из отобранного. Мне удавалось выполнять некоторые «заказы». Об этом узнал отчим. Я был наказан. А всё «вооружение» перекочевало в специальный железный ящик под замком.

Так протекало моё детство. Потом я поступил в школу N° 6. Оказалось, там позже училась и Людмила Гурченко. Мы жили поблизости, на одной улице. А встретились уже через десятилетия в Москве.

Школы, в которых мне довелось учиться, отличались очень хорошо по­ставленным обучением и воспитанием. Они были украинскими, но препо­давали и русский язык на высоком уровне. Я с большой благодарностью вспоминаю преподавателей математики, физики, химии.

В нашей выпускной 58-й школе отлично была поставлена военно-физи­ческая подготовка. По совместительству руководителем работал завкафе­дрой физкультуры Харьковского механико-машиностроительного институ­та Вячеслав Иванович Триполитов. В школе оборудовали тир, великолеп­ный спортивный зал. Мы участвовали в соревнованиях по всем видам военно-спортивной подготовки. Значки БГТО («Будь готов к труду и обо­роне»), ПВХО («Готов к противовоздушной и противохимической оборо­не»), ГСО («Готов к санитарной обороне»), спортивные юношеские разряды были у многих.

В школе я увлекался математикой, физикой и химией, занимался в мате­матическом кружке, хотел поступать в Харьковский авиационный институт.

В Харькове после перевода в Киев столицы Украины создали великолепный Дворец пионеров в бывшем здании ЦИК Украины, где имелись секции и кружки на любой вкус: спортивные, игро­вые, авиа-модельные, радио-, электротехнические. Там были своя электроподстанция, которую обслуживали кружковцы, железнодорожная секция с действующими великолепными действующими моделями, бас­сейн и зимний сад, спортивный зал, кинозал, комната сказок, прекрасная библиотека, игротека. Зимой во Дворце пионеров возобновили традицию проведения новогодних ёлок.

Все эти кружки в школах и во Дворце пионеров были бесплатными. Школь­ные годы я вспоминаю с гордостью и с большой благодарностью, они открывали широчайший простор для разнообразнейших форм пополнения знаний.

Советская школа хорошо готовила молодёжь к большой жизни, да и к гря­дущей войне, учила любить и защищать Родину. Бывшие школьники, кур­санты военных училищ, артиллерийских и авиационных спецшкол достойно проявили себя в боях плечом к плечу со старшим поколением. Вместе они одержали Великую Победу.

Напряжение в стране росло, чувствовалось, что грозит война. Хотя верить не хотелось. Всё явственнее проявлялось звериное лицо гитлеровского фашизма как глав­ного врага нашей страны, всего человечества. Но наш призыв о создании системы коллективной безопасности в борьбе с агрессором звучал одиноко. Англо-французская политика умиротворения гитлеровских аппетитов проводилась настойчиво и упорно, хотя и рушила границы, лишала суверенитета европейские страны и подталкивала многих в союзнические объятия к фашистской Германии.

И вдруг — договор о ненападении. С кем? С Гитлером! Зачем? Почему? Для полноты ответов на эти мучительные вопросы потребовалось время, и длительное военное и еще более длительное послевоенное.

Но ведь пакт о ненападении. На 10 лет. Но, если появилась малейшая возможность оттянуть нависшую над страной военную угрозу хотя бы на 1, 2, 3 года, почему ее не использовать. Тем более, что зашли в тупик переговоры с военными миссиями Англии и Франции.

А наш школьный долг был — успешно завершить обучение и готовиться достойно служить Родине в армейских рядах.

18 июня 1941 года состоялся школьный выпускной бал. Я получил отлич­ный аттестат с золотым обрезом, медалей еще в те годы не вручали. Поступле­ние в авиационный институт было близко как никогда.

В субботу, 21 июня, решили прощаться с классом. Три года на выпуск­ мы собирали ежедневно в общую кассу по 15 копеек. «Кассир» деньги держал в сберкассе под 2 % годовых. Собрали приличную сумму, часть выделили на школьный бал, а остальное — на прощание с классом.

21 июня собрались в квартире одноклассника. Это был счастливый и вместе с тем груст­ный вечер. Звучали клятвы в любви и дружбе, делились планами, гуля­ли по городу и поздно разошлись, договорившись, кто сможет, собраться к 11 часам в воскресенье, услышать последнее «прощай».

22 июня около 11 утра вновь встретились у моего друга. Его отец был бригадиром в обувной фабрике, старший брат учился в академии имени Н. Е. Жуковского. Друг был чемпионом Украины по бок­су в юношеском разряде, хотел поступить в военно-техническое училище. За стол сели отец и мать друга, четверо ребят и пять девушек.

«Ну, мать, первый тост твой», — сказал отец. Тост мамы был коротким: «Дети, да­вайте выпьем за то, чтобы не было войны». Отец, коммунист, сразу внёс поправки: «Этот тост политически неточен. Война будет, но давайте выпьем за то, чтобы её подольше не было».

В смысл поправки особенно не вдумывались, но не успели пригубить шампанское, как из чёрной тарелки репродукто­ра «Рекорд» прозвучало: «Внимание! Внимание! Слушайте важное прави­тельственное сообщение». Нечасто нас баловали так тревожно сообщениями. В этом было что-то угрожающее. Я решил сбегать домой через улицу, что­бы предупредить маму. Прибежал, увидел маму у репродуктора, в руках её записи о странах, захваченных Гитлером. Как помню, последней была Югославия. Мама сказала: «Игорь, это во­йна!».  «Мама, какая война? У нас договор с Германией». А мама опять: «Говорю тебе — это война».

Вскоре я убедился в прозорливой точности материнского чувства. Сердце матери (потому что она мать) имеет какую-то свою волну, способную уловить тревогу, опасность за словесной тканью договоров, соглашений, заглянуть дальше, глубже, во что-то не поверить.

Я вернулся к ребятам. Вернулся уже в другую, военную эпоху. В. М. Мо­лотов сообщил, что началась война, что многие наши города подвер­глись бомбардировке, линию советской границы пересекли гитлеровские войска. Мы, ребята, поднялись из-за стола и сказали, что идём в Кагановичский райвоенкомат города.

Двери нам открыл сторож, который выдал по листику бумаги. На­писали заявления с просьбой зачислить добровольцами в Красную армию с отправкой на фронт. Дежурный офицер доложил просьбы вскоре при­бывшему военкому. Он сказал, что не может зачислить добровольцами, не достигших 18 лет. Военком одобрил патриотический порыв, но предло­жил ждать призывного возраста, определённого законом. Однако мы не от­ступились, пошли вначале в райком комсомола, а затем в райком партии. В конце концов я добился зачисления в истребительный батальон НКВД по борьбе с десантами и диверсантами.

Бои в Харькове

В июле 1941 года четыре бывших школьника прибыли в батальон, кото­рый должен был располагаться на Харьковском ипподроме. Нас встретил комбат, капитан милиции Горелов. Великолепный человек. Он был «воро­шиловским стрелком», отличным оперативным работником, прекрасно вла­девшим самбо. К нам он отнёсся очень и очень по-доброму, но со всей се­рьёзностью момента. Было сказано: «Нам поступит трофейное оружие, и вскоре придёт партийно-комсомольское пополнение. Если вам удастся освоить сборку-разборку оружия, тогда станете инструкторами и будете помогать пополнению изучать оружие. Это ваше первое боевое задание».

Вскоре доставили ящики с трофейным оружием: парабеллумы, бельгий­ские пулемёты «Браунинг», немецкие винтовки «Маузер», пулемёт МГ-34. Все эти трофеи попали к нам, вероятно, во время польской и бессарабской кампании. Ни инструкций, ни наставлений не было. Го­релов разбил нас на группы и вместе с нами начал работать по разборке и сборке оружия. Одна группа работала с пистолетами и винтовками, дру­гая — с пулемётами. Всё было великолепно упаковано, патроны лежали в каких-то особых ящиках, каждый ствол аккуратно смазан, обёрнут.

Я попал в «пулемётную» группу. Пулемёт «Браунинг», который при­шлось осваивать, оказался великолепным оружием. Да и разбирать-собирать этот пулемёт оказалось не очень сложно. Сложности обычно до­ставляла возвратная пружина, длинная, тугая и извивавшаяся как змея: нередко выпрыгивала из рук, её надо было отмывать в смазке. Главное, что требовал от нас Горелов, — размещать всё в строгом порядке по мере разборки, запоминать и в обратном, таком же строгом порядке проводить сборку.

За несколько дней освоили оружие. Прибыло пополнение: добровольцы по комсомольско-партийному набору. Там были студенты института физкультуры, чемпион Украины борец Бездоля, доцент Харьковского меха­нико-машиностроительного института Борисов, доцент Украинского инсти­тута журналистики Доценко, а также К. (фамилию забыл) — старший преподаватель кафедры марксизма-ленинизма Харьковского авиаинститута, в который я хотел по­ступать после окончания школы. Доцент Борисов, которого я научил собирать и разбирать пулемёт, стал первым номером пулемёта, а мне пришлось быть вторым. Борисов был прекрасным человеком. Во время боёв на реке Миус пришлось вытаскивать его, раненого, из-под обстрела. Уже после войны вдова Борисова сообщила мне о его гибели на фронте.

Командиром моего взвода был физик-ядерщик, профессор Антон Карло­вич Вальтер из Украинского физико-технического института, который руководил работами по созданию ускорителей элек­тронов, автор многих трудов по атомной физике. Чёткий, серьёзный, автори­тетный учёный. К нам, выпускникам он относился очень по-доброму, был для нас старшим товарищем.

Физик-ядерщик, профессор Антон Карло­вич Вальтер

Во взводе вполне можно было создавать учёный совет по защите диссер­таций, поскольку с А. Вальтером к нам пришли и физики его лаборатории из УФТИ, находившегося непо­далёку от ипподрома. Там велись ак­тивные работы по расщеплению атомного ядра и создавалось что-то вроде циклотрона. Это был очень авторитетный институт. До войны его посещали светила мировой атомной физики. Неслучайно, когда Харьков захватили, туда сразу же прибыла группа немецких учёных, которые интересовались работами наших специалистов. Всё ли удалось эвакуировать? Это очень заботило наших физиков.

Через некоторое время пришлось распрощаться с физиками. Они при­шли добровольцами, с патриотическим порывом, но учёным-ядерщикам надо было заниматься своей работой. Вскоре Академия наук отозвала эту группу физиков. Профессор Вальтер впоследствии работал с Курчатовым, Зельдовичем, Сахаровым и другими нашими знаменитыми физиками, создававшими для страны атомный щит. После войны, в 1951 году, он был избран академиком Академии наук Украины, но в 1965 году скончался.

Жизнь батальона шла своим чередом: учёба, засады, патрулирование, проверка светомаскировки. Вскоре Харьков начали бомбить, стали появ­ляться сигнальщики, которые подавали сигналы фашистским самолётам. Были ориентировки по заброске вражеских диверсантов.

Потом и нам пришлось вступить в бои. Батальон влили в первый полк народного ополчения города. Немцы уже были на окраинах, обстре­ливали город, пытались продвигаться к центру. Нас перебрасывали с места на место, в районы острых стычек, а потом дали боевой участок на площади Дзержинского. Мы с доцентом Борисовым, первым номером пулемёта, заняли позицию на ступеньках гостиницы «Интернационал».

Ночь. Немцы ведут обстрел. Рядом с нами, словно свеча, пылает высот­ное здание Дома Проектов. Отблески пламени освещают площадь. Внезап­но раздается какой-то трубный звук. Думали, что немцы перешли в атаку. Но потом всё прояснилось: на площадь выбежало стадо оленей или ланей. Вожак издавал трубный звук. Оказалось, снаряд повредил вольеры зоопар­ка в Профсоюзном саду.

Маршал А. А. Гречко вспоминает, что активные бои за город велись уже с 20 октября, главный удар пришёлся на 216-ю стрелковую дивизию, 57-ю бригаду НКВД и полк народного ополчения на западной окраине. 25 ок­тября начался отход, а 26 и 27 октября бои шли на юго-восточных и юго-за­падных окраинах.

Наш полк получил приказ: прикрывать отход регулярных частей. Стоял конец октября 1941 года. Войска оставили город. Мы тоже отступали, не по­нимая толком, куда идти. Царила неразбериха, связи не было. Попытались перейти главную Сумскую улицу, но немецкие автоматчики открыли огонь. Всё-таки удалось выбраться из Харькова.

У каждого были документы бойцов истребительного батальона НКВД, трофейное оружие. Одеты мы были пёстро: в комбинезоны, лыжные костюмы. Своим видом и вооружением вызывали подозрение. Пулемёт утопили в реке, так как трофейных патронов к нему не осталось. В пути пыта­лись примкнуть к армейским частям, но тщетно. Непросто было устроиться и на ночлег. Заканчивалось всё тем, что появлялся работник особого от­дела и начинал выяснять, кто мы, откуда, почему у нас трофейное оружие. Документы помогали.

В пути нас обогнала полуторка из штаба батальона. Мест для нас в ней не на­шлось, дали хлеба, назвали пункт сбора. Через десятки километров по чудо­вищной грязи приплелись в Валуйки. Здесь располагался наш полк. Старших, не подлежавших призыву по возрасту, отправили в эвакуацию. Остальные пополнили 216-ю стрелковую дивизию, которая в обороне Харькова была основательно потрёпана. Остатки нашего взвода попали в 9-ю роту 3-го батальона б65-го стрелкового полка.

Командиром дивизии был генерал-майор Пламеневский. Я часто в Харькове школьником посещал его лекции о международном положении. Он был хорошим лектором. Преподавал тактику в каком-то военном учебном заведении.

За время боёв мы не мылись. Завелись вши, но никакой санобработки не было. Пришлось решать эту проблему древним способом: вручную. По­том получили военное обмунди­рование, нам вручили оружие, мы приняли присягу. С этого дня началась моя армейская служба.

Начал воевать в Донбассе. Дебальцево, Краматорск, затем Лозовая, Барвенково, Славянск. Но пришлось покинуть Донбасс и с боями отступали почти до Ростова. Дивизию основательно потрепали танковые части армии Клейста. Уже потом, когда Ростов освободили, мы впервые узнали о зверствах немцев в этом первом крупном освобождённом городе.

Бои были ожесточённые. Вскоре произошёл перелом: танковой армии Клейста пришлось отсту­пать. Это было необъяснимо. Дивизия под Прохоровкой вела ожесточённый бой с дивизией СС «Викинг». Выстояли, перешли в наступление. Пожалуй, впервые увидели брошенную врагом технику: крупного калибра зенитные орудия на гусеничном ходу, автомашины, тягачи. Наша пехота гнала танковую армию от Ростова, из пределов Ростовской области. Впервые ощущался на­ступательный подъём, удовлетворённость боевым успехом. Это был ноябрь — начало декабря 1941 года. Зима была свирепой.

На Миус-фронте

Дальше дивизия наступала в направлении Большая Кирсановка — Таган­рог. Подошли к реке Миус, быстрой, частично замерзающей. За рекой — снежное плато, метров 200-300 до хребта, тянувшегося на север, в направ­лении Саур-Могилы. Откосы хребта крутые, естественно, там была оборона немцев.

Приказано взять часть высоты в нашей полосе наступления. Атаки следовали одна за другой, но успеха не приносили. Противник отвечал шквалом пулемётного и миномётного огня. Атакующие залегли. Штурм высоты захлебнулся. Мороз. Раненые, убитые, обмороженные. Явно бес­смысленные, заведомо обречённые атаки. Неподготовленные, с ходу. На орудие три-четыре снаряда, авиации нет. «Не война, а смертоубийство», та­кова солдатская оценка. Там были ранены наши доценты. Каждая атака об­ходилась очень дорого. Было понятно: не сможем выполнить постав­ленную задачу без активной поддержки артиллерии, авиации. А этих сил нет!

Но есть окопная, солдатская оценка, а есть стратегия высоких масшта­бов — стратегия Генерального штаба. В дни ноября-декабря шла самая острая борьба за Москву. Началось контрнаступление. Москве нужно было помогать всеми силами. Наше наступление на юге вносило какую-то толику успеха в бои за Москву, в контрнаступление.

В роте мы воевали вместе со сводным братом (сыном моего отчима). По­сле атак на Миусе посоветовались, решили, что в истребительном батальо­не НКВД мы получили какие-то полезные знания и навыки для разведки. И решили проситься в войсковую разведку. Написали рапорты. Командир роты вначале воспротивился, не хотел отпускать. Но с нами поговорили комиссар и командир полка. Дали добро. Так мы очутились во взводе пешей разведки 665-го стрелкового полка.

В полку было два взвода разведки: конная и пешая. До конной разведки горожане «не доросли», а пешая разведка нас вполне устраивала.

Пришли, представились, начали знакомиться с личным составом. Рас­сказали о себе, узнали о сослуживцах. Были один-два кадровых разведчика. Остальные — помоложе. Командир взвода — младший лейтенант Василий Наседкин, санинструктор — его жена.

Когда мы пришли, шла игра в очко. Играли не на деньги, а на трофеи. Да и сами карты были трофейными: образчик довольно гнусной порногра­фии. Ставки — протирки, оружейные маслёнки, завинчивающиеся красивые пластмассовые маслёнки с немецким эрзац-маслом, пайком солдата. Про­бовал я такое масло: тошнотворный запах и отвратительный вкус химии.

Поразило, что во взводе было несколько человек, осуждённых воен­ным трибуналом. Это вначале даже покоробило: дескать, мы, добровольцы, пришли с чистой душой, а тут служат и осуждённые на три-четыре года.

Потом узнали подробности. Одним из осуждённых был старший лейте­нант Ф., пилот бомбардировщика. Он успешно отбомбился и, возвращаясь на аэродром, попытался «качнуть крылом» над хатой знакомой девицы. Сел не очень удачно: поломка. Приговор трибунала: четыре года с отбыванием на передовой и разжалованием. Решил смыть это позорное пятно в развед­ке. Был ранен. Трибунал быстро снял судимость. Лётчик вернулся в авиацию.

Шофёр Вася Цветков — горьковчанин, типичный окающий волгарь. Под Ростовом вёз из армейского склада водку и спирт на передовую. Дорогу замела вьюга, он застрял, мёрз. Пытался разогреть мотор и себя, но самостоятельно выбраться не вышло. К счастью, попутная машина выта­щила его из сугроба. По русскому обычаю отблагодарил за помощь. В часть вернулся благополучно, но обнаружили недостачу, и Васю отдали под суд. Приговор трибунала: три года с отбыванием срока на передовой.

Был и бывший десантник Д. Его забросили во вражеский тыл, он выпол­нил задание, но к своим вышел не там, где было обозначено. За это попал под подозрение. К счастью, до судимости не дошло: отправили в стрелковую роту, откуда он напросился во взвод разведки. Смелый, хороший парень.

Позиции под Ростовом-на-Дону

Вскоре мы убедились, что рядом с нами, в том числе и осужденные, отличные воины. Под удар военных трибуналов они попали, на мой взгляд, не очень-то заслуженно. Военные трибуналы, военная прокуратура порой, особенно в дни отступления судили строже, чем требовалось.

Во взводе — два отделения. Обычно одно ведёт наблюдение за против­ником, второе готовится к операции или отдыхает. Мне запомнилась опе­рация по захвату «языка». Её возглавил назначенный во взвод политруком капитан Пастернак (полагаю, у него ранее были какие-то служебные пре­грешения). Это был кадровый, умный, умелый, энергичный офицер, быстро завоевавший уважение и боевой авторитет. Он возглавил операцию по за­хвату «языка». Наблюдение выявило расположение боевого охранения про­тивника, хату на окраине села со сменой постов. Решили, что здесь можно попытаться осуществить захват. Операцию наметили на новогоднюю ночь 31 декабря 1941 года. Были подготовлены группы захвата, обеспечения, подо­гнали экипировку, белые маскхалаты. Для перехода через Миус политрук раздобыл у военных химиков защитные водонепроницаемые штаны. Ин­структаж, контрольные проверки. Продумано огневое прикрытие отхо­да. Оставили документы. В полночь начали переправу, оставили засаду и непромокаемую «химию», выдвинулись на заснеженное плато, начали движение. Вёл политрук, он же обнаружил несколько мин, шли след в след. Всё начиналось удачно. Стала выдвигаться группа захвата.

И тут промелькнули мимо две тени. Собаки. Оказывается, мы прошли вблизи невыявленного или вновь выставленного боевого охранения нем­цев с собаками. Вскоре началось огневое светопреставление, пулемётный, миномётный обстрел, беспрерывные осветительные ракеты. Операция по­терпела неудачу. Стремительный отход под берег Миуса. Наш ответный огонь прикрывает отход. Счастливо отделались: двое легкораненых. Ошиб­ки разобрали, взбучку получили. Новый год начался неудачно.

Вскоре расстались с политруком, полюбившимся ребятам. Он был назна­чен командиром роты противотанковых ружей, лично подбил танк и был убит танковым снарядом.

Запомнился один из эпизодов разведки в районе Барвенково (февраль 1942 года). В бою нам приказали захватить вышку для наших артиллерийских наблюдателей. Но этот пункт уже облюбовали немецкие корректировщики.

Перед выходом на боевое задание мы ночевали в жарко натопленной хате. Чтобы просушить валенки и портянки, расположили их на горячей плите, подложив кирпичи. Ночью проснулся от запаха гари. Оказалось, подошва чьего-то валенка начала тлеть. Я стряхнул гарь, пристроил валенок на кирпич и улёгся. Утром замешкался, все обулись, и этот валенок естественно оказался моим. Сунул в него ногу с портянкой — оказалась выкрошенной небольшая часть подошвы. Что делать? Зада­чу надо выполнять. Пришлось пожертвовать шлем-маской противогаза. Я убрал гофрированную трубку, натянул маску на валенок. Получилась ре­зиновая галоша с двумя стеклянными глазницами и резиновым торчащим носом. Маска плотно облегала низ валенка. Надел новенький, белейший маскхалат и был готов к выполнению боевой задачи. Идти пришлось прак­тически по целине, снега было много, галоша не подвела!

Бой был удачным. Мы выбили немцев с вышки, наши артиллеристы засек­ли необходимые координаты огневых точек. Задача выполнена.

Немцы пытались атаковать. Со­брались отходить. В это время начался интенсивный миномётный огонь. Залегли. Одна мина оглушила меня, почувствовал удар в левую часть щеки, выше подбородка. Снял рукавицу, нащупал торчащий тонкий осколок, пытался вытянуть — он обломился, десна онемела, хлынула кровь, густо окрашивая мой новый беленький маскхалат. Пытался использовать перевязочный па­кет, но не очень удачно. Чувствовал, что ранение не тяжёлое, но вся грудь была залита кровью. Отхо­дил бодро вместе со всеми. Ребята перевязали. В санчасти появился с разукрашен­ной грудью.

Оставался глуховат: слегка контузило, но осколок десны, челюсть и зубы — в порядке. Лечился в санчасти полка, не хотел уходить в медсанбат и тем более в госпиталь. Не хотел разлучаться со своей разведкой. Ранение оказалось не серьёзным, хотя часть осколка сидит в мягких тканях щеки до сих пор.

Кормили нас на передовой очень прилично. Особенно — в разведке. Самым любимым блюдом в 1941 году был гречневый концентрат — каша. Её выдавали в аккуратных пакетах, которые опустошались прямо в коте­лок с горячей водой. Получалось великолепное ароматное сытное блюдо на двоих. Но гречка, к сожалению, скоро закончилась. Пришлось перейти на бледный горохо­вый концентрат. Неудобными были круглые котелки с дужкой, болтались на «сидоре», заплечной торбе.

В Донбассе и Ростовской области мы получали хороший мясной приварок. На восток гнали стада крупного и мелкого скота. Погонщикам разрешалось под расписки или иные документы выдавать животных воинским частям. Надо сказать, что погонщики не скупились, поэтому регулярно был горячий мясной приварок, что в условиях сильных морозов помогало и воевать, и пободрее передвигаться.

Мы отступали, перед превосходящей силой противника   хотя и пытались закрепиться, обороняться. Увы, танковая армия генерала Клейста вытеснила нас из Донбасса.

Продолжение следует